Воспоминания фаворитки [Исповедь фаворитки] - Александр Дюма

В эту минуту вошла королева. Она была настолько добра, что в присутствии посланницы спросила меня, хорошо ли я позаботилась о гостье. Вместо ответа Inglesina порывисто схватила мою руку и поцеловала ее прежде, чем я успела ей помешать.

Королева снова начала расспрашивать ее, причем так, что нельзя было не понять, насколько ее интерес к событиям, происходящим во Франции, и опасностям, окружающим сестру, отличается от того отношения, какое проявила ко всему этому герцогиня Пармская. Потом, заметив, что бедная Inglesina при всем почтении, внушаемом ей присутствием королевы, засыпает стоя, отправила ее отдыхать.

Но в дверях молодая женщина едва не столкнулась с генералом Актоном, который, хотя его просили прибыть лишь завтра, узнав, что речь идет о посланце из Парижа, а вернее, о посланнице, примчался, чтобы доказать свое рвение и готовность тут же поступить в распоряжение королевы.

— Прошу прощения, государыня, — сказал Актон, — я хотел объявить о своем приходе, но мадемуазель как раз открыла дверь, вот я и оказался без предупреждения лицом к лицу с вашим величеством.

— Входите же, генерал, скорее! — сказала королева. — В подобные минуты уже не до этикета. Вы знаете, что произошло, и вам известно также, что моя сестра и ее супруг стали узниками в Тюильри. Людовик Шестнадцатый сейчас точно в таком же положении, как Карл Первый в Англии. Его тоже обезглавят!

— О государыня, — возразил генерал, — уверяю вас, вы преувеличиваете.

— Вернитесь, Inglesina! — вскричала королева. — Вернитесь и объясните ему, как обстоят дела! Ох, они все здесь доконают меня своим хладнокровием!

— Какого числа вы выехали из Парижа? — спросил генерал.

— Ах, оставьте, сударь! — нетерпеливо перебила королева. — Когда она уезжала, все уже было потеряно.

— Бога ради, дайте сказать, государыня, — взмолился Актон. — Вы сами увидите, что еще не все потеряно. Имейте же немного терпения!

— Терпения! — вздохнула королева. — Вот уже два года, с тех пор как взяли Бастилию, я только и слышу, что о терпении.

Потом, упав в кресло, она обратилась к посланнице, которую волнение королевы весьма ободрило:

— Расскажите ему все, и, когда он узнает то, что знаю я, посмотрим, хватит ли у него духу говорить мне: «Терпение!»

По мере того как Inglesina развертывала свое повествование, королева кивала, повторяя:

— Ну? Так! Так!

Когда девушка закончила рассказ, Каролина прибавила:

— Я получила письмо от императора, моего брата. Он пишет, что двадцать седьмого августа у него назначена встреча в Пильнице с королем Фридрихом Вильгельмом. Напишите ему от имени короля Фердинанда, что мы заранее одобряем любые предпринятые им действия и он может рассчитывать с нашей стороны на двадцатипятитысячное войско и двадцать пять миллионов…

Генерал усмехнулся:

— Людей мы еще найдем, но деньги — это будет потруднее. Вы же сами знаете, государыня, что казна пуста.

— Пусть! Мы ее наполним, даже если для этого придется расстаться с бриллиантами короны. Впрочем, если вы ему об этом не напишете от имени короля, так я сама напишу от своего имени. Точнее, уже написала, и вот это письмо.

— Вашему величеству известно, — с поклоном заметил генерал Актон, — что мое мнение никогда не расходилось с вашим. Однако заметьте, ваше величество, что мадемуазель (он указал на посланницу) так устала, что выглядит больной.

— Я измучена не столько путешествием, — сказала Inglesina, — сколько печалью. Мне тяжело думать о том, какие горести угрожают столь высоким особам, покинутым мною так недавно!

— Ничего, ничего, — обратилась к ней королева. — Ступайте к себе в комнату, ложитесь в постель и спите хоть целые сутки, если сможете.

В действительности бедная Inglesina была больна гораздо серьезнее, чем сама думала и чем согласилась бы признать. Прошлой ночью она подхватила простуду, продержавшую ее в постели с высокой температурой целую неделю.

Все это время королева ежедневно навещала больную и осведомлялась о ее самочувствии.

Стоит ли говорить, что, несмотря на все усилия, потраченные сэром Уильямом и мной, все поиски, на которых мы настаивали, украденный ларец так и не был найден. Мы лишь узнали, что один из форейторов был крестником некоего кардинала (обстоятельство, позволявшее ему без помех сочетать эти два ремесла: форейтора и вора).

Через неделю, окрепшая и совершенно выздоровевшая, Inglesina отправилась во Францию, увозя с собою шифрованное письмо королевы Марии Каролины к королеве Марии Антуанетте.

Двадцать седьмого августа в Пильнице произошла обещанная встреча императора Леопольда с королем Фридрихом Вильгельмом. Никто, кроме двух свидетелей, присутствовавших при этой беседе, не мог бы точно объяснить, в чем состояла ее цель. Одним из этих свидетелей был г-н де Буйе, недавно в Варенне давший королю столь весомые доказательства преданности, до последней минуты пытаясь вырвать его из рук народа. Вторым оказался г-н де Нарбонн, красавец военный министр, находка г-жи де Сталь, которой на миг показалось, будто она сможет вложить свою гениальность в эту ветреную голову. Рождение этого прекрасного кавалера было окутано тайной; впрочем, в придворных кругах ходили слухи, делавшие покров этой тайны довольно прозрачным. Говорят, он был не больше не меньше как плодом кровосмешения между королем Людовиком XV и его дочерью мадам Аделаидой, которая жила в ту пору в Риме и с которой нам восемь лет спустя предстояло познакомиться в Палермо — с нею и ее двумя сестрами.

Между тем новости, приходящие из Франции, стали несколько более утешительными. Национальное собрание утвердило конституционный акт, впоследствии известный как Конституция девяносто первого года. 14 сентября король отправился в Конституанту и принес присягу на верность конституции, обещая поддерживать ее всей той властью, какая ему предоставлена.

Тотчас, как будто Собрание только и ждало этого торжественного акта, чтобы примирить монарха с народом, Людовику XVI было возвращено право отдавать все распоряжения, что он посчитает нужными для охраны своей особы и своего достоинства. Все запечатанные двери в дворцовых апартаментах были открыты, и возобновился свободный доступ в сад и дворец Тюильри.

Тем не менее, военные приготовления, начатые прусским королем, императором Леопольдом и королем Фердинандом, продолжались столь же деятельно, когда внезапно три абсолютно неожиданные новости одна за другой достигли Неаполя. Стало известно, что император Леопольд 1 марта скончался, что шведский король Густав III 16-го числа того же месяца был убит и, наконец, что 20 апреля Франция объявила войну Францу I, королю Богемии и Венгрии.